"Архитектурные образы в поэтике Осипа Мандельштама"

В московском периоде жизни поэта можно выделить два направления. Один — это описание московских адресов, связанных с жизнью Осипа Мандельштама: не только тех, где он жил, но и тех мест, где он бывал в гостях или по работе. Второй — это история того, как Мандельштам осознавал Москву, история образа Москвы в стихах Мандельштама.
По воспоминаниям священника Михаила Ардова, Ахматова говорила, что чувствует Петербург, Пастернак — Москву, «а Осипу дано и то, и другое». В Москве Мандельштам был изначально чужак, петербуржанин. Из стихотворения «Я вернулся в мой город, знакомый до слез...», видно что корневой город для Мандельштама был все-таки один, — но он обжил Москву и ощутил (или даже создал для себя) новое место человека в этом вновь столичном городе — теряющееся, скользящее, превращающее на ходу человека в «воробья», «трамвайную вишенку». Ошарашенность и ощущение тепла в перчатке — они рядом.
Пылает на снегу аптечная малина,
И где-то щелкнул ундервуд.
Спина извозчика и снег на пол-аршина:
Чего тебе еще? Не тронут, не убьют.
Зима-красавица, и в звездах небо козье
Рассыпалось и молоком горит...
Восприятие Москвы у Мандельштама с годами сильно изменилось.
В новой Москве, в Москве «заводов-купальщиков» и ЦПКиО, многомерность смысла предстает уже не из самого города, не из его «считываемой» истории — город разворачивается перед глазами здесь и сейчас, как мельтешащее чудо (стихотворение «Сегодня можно снять декалькомани...» вырастает из взгляда на Москву с определенной точки — из Замоскворечья).
Многомерность смысла проступает из того, что город оказывается только частью происходящего — одновременно с городской беготней происходят еще и иные события, и они не менее важны.
Сквозное для мира Мандельштама представление «архитектуры» (ее «демон» сопровождал поэта, по его признанию, «всю жизнь») по-разному показано в «Камне». Здесь и «портрет» петербургского шедевра Воронихина, Казанского собора («На площадь выбежав, свободен...», 1914), здесь и великие «камни» веков, увиденные как сгустки исторических судеб человечества («Айя-София», 1912; «Петербургские строфы», 1913). Памятник старой архитектуры неожиданно становится примером эстетики «цехового» толка, для которой «красота — не прихоть полубога, «А хищный глазомер простого столяра» («Адмиралтейство», 1913).
Стремление к «структурной определенности» формы диктует поэту и круг его образцов, отмеченных «зодческим» началом; это греко-римская античность, творчество Батюшкова и русский классицизм 18в., Пушкин и его эпоха. Их отзвуки у Мандельштама всегда результат вживания, а не маскарадной стилизации. Излюбленной сферой поэтических аналогий молодого Мандельштама был античный мир, то героический, то «домашний».
У профессионального эллиниста Анненского переживание искало ассоциативной опоры в обыденном и сегодняшнем. Для Мандельштама (обязанного Анненскому самим типом ассоциативной лирики) даже будничная ситуация, картина напоминают об античности (поднявшиеся по склону овцы «обиженно уходят на холмы, «Как Римом недовольные плебеи», предосенний август — «месяц цезарей» и тому подобное).
Заключение
Мандельштам всегда стремился свое поэтическое существование сравнить с неизгладимым следом, оставленным его великими предшественниками, и результат этого сравнения предъявить далекому читателю уже в потомстве, «провиденциальному собеседнику». Тем самым снималось противоречие между прошлым, настоящим и будущим.
Поэзия Мандельштама противостоит замкнутости, отъединенности от мира, культурной изоляции, ведущим к духовному обеднению. В его стихотворениях пространство воронежской земли бесконечно расширяется, включая в себя и Древнюю Элладу, и Рим, и тосканские холмы, и Францию, и Ереван, и Тифлис. «Тоска по мировой культуре», как он сказал в одном выступлении 1933 г., пронизывает его творчество. Он стремился заразить ею своих читателей.
Поэзия Мандельштама могла облекаться в ясные классические формы, отсылающей к искусству былых эпох. Но одновременно в ней всегда скрывалась взрывная сила сверхсовременных, передовых художественных приемов, которые наделяли устойчивые традиционные образы новыми и необычними значениями. Угадать эти значения и предстояло «идеальному читателю» будущего.
При всей совершенной, классической логике своей «архитектуры», смысл мандельштамовского текста столь же непредсказуем, как и ключ загадки. В центре образного языка Мандельштама - скрытые в подтекст сложные аналогии между порой далекими друг от друга явлениями. И разглядеть эти аналогии под силу, только очень подготовленному читателю, который живет в том же культурном пространстве, что и сам Мандельштам.
Наследие О. Э. Мандельштама, спасенное от уничтожения его вдовой, с начала 1960-х годов начинает активно входить в культурный обиход интеллигенции эпохи «оттепели». Вскоре имя поэта становится паролем для тех, кто хранил или пытался восстановить память русской культуры, причем оно осознавалось как знак не только художественных, но и нравственных ценностей.
Показательны слова известного литературоведа Ю. И. Левина, представителя поколения, «открывшего» Мандельштама: «Мандельштам - призыв к единству жизни и культуры, к такому глубокому и серьезному... отношению к культуре, до которого наш век, видимо еще не в состоянии подняться... Мандельштам - ...промежуточное звено, предвестие, формула перехода от нашей современности к тому, чего «еще нет», но что «должно быть». Мандельштам должен «что-то изменить в строении и составе» не только русской поэзии, но и мировой культуры».
У Мандельштама: свойственная акмеистам выразительная, зримая предметность одухотворяется символическим смыслом. В стихотворении отражаются не сами предметы и явления, а их восприятие художником («Медлительнее снежный улей...», «Раковина», «Айя-София», «Notre Dame», «Дворцовая площадь», «Адмиралтейство» и др.). Воспринятые поэтом, становясь частью его духовного мира, предметы «развоплощаются», дематериализуются, конкретное становится абстрактным:
О небо, небо, ты мне будешь сниться!
Не может быть, чтоб ты совсем ослепло,
И день сгорел, как белая страница:
Немного дыма и немного пепла!
В стихотворении — реальная картина: небо белело, как страница, потемнело, как бы исчезло, день сгорел. Сравнение, к которому прибегает поэт, включает в себя конкретное, видимое: сгоревшая страница — «вещная» реальность, ведь от нее осталось «немного пепла». Но эти образы и символичны, стихотворение имеет обобщенный, абстрактный смысл. Речь идет о неотвратимо исчезающем мгновении, о неостановимом, бесповоротном движении времени.
Эпитеты у Мандельштама обычно определяют предмет с разных сторон и могут даже как бы противоречить друг другу — таким образом поэт преодолевает однозначность в понимании и истолковании явлений действительности. Одному понятию, даже реально существовавшему человеку он нередко дает разные, полемически ориентированные по отношению друг к другу определения.
Осип Мандельштам – последний, трагический поэт серебряного века, переступивший черту железного, затравленный и растерзанный Орфей в советской преисподней.
В золотом веке российской поэзии широк был ее кругозор, универсален захват, размах, диапазон. В серебряном он сузился до особливой лирики и цехового мастерства. Серебряный век создал культ поэтической личности, но не дал России и миру великого, народного поэта. Только в одном сошлись два века: в смертельной судьбе своих поэтов.
Затравлены Пушкин и Лермонтов, погибли Блок и Гумилев, покончили с собой Есенин и Маяковский, замучены. Мандельштам и Пастернак. В ряду серебряного века Мандельштам был последним, если не хронологически (Пастернак пережил его на 20 лет), то по смыслу, по тону и звуку своей поэзии.
«Мне на плечи кидается век-волкодав», и «неправдой искривлен мой рот» – ведь это самые страшные слова, какие могут вырваться из уст поэта, призванного к правде сердца и «высокому служению». Мандельштам был последним из довоенного поколения, и хотя ему сам акмеизм представлялся антитезой символизма, мы знаем, что все трое – Гумилев, Ахматова, Мандельштам – были его продолжателями и завершителями.
Список использованной литературы
Аверинцев С. Поэты. - М.: Школа "Языки русской культуры", 1996. С. 189-277.
Видгоф Л.М. Москва Мандельштама. Книга-экскурсия. — М.: Корона-принт, 1998. (Записки Мандельштамовского общества, т. 9). — 496с.
Берковский Н. О прозе Мандельштама // Берковский Н. Мир, создаваемый литературой. М., 1989.
Грякалова Н.Ю. Н.С. Гумилев и проблемы эстетич. самоопределения акмеизма // Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994
Жизнь и творчество Э. М. Мандельштама. Издательство воронежского университета, 539стр.
Жирмунский В. М. Теория литературы: Поэтика: Стилистика. Л., 1977. С. 106-133.
Полякова С. Осип Мандельштам: наблюдения, интерпретация, заметки к комментарию // Полякова С. «Олейников об Олейникове» и другие работы по русской литературе. СПб., 1997
Эйхенбаум Б. Конспект речи о Мандельштаме // Эйхенбаум Б. О литературе. М., 1989
Эйхенбаум Б. Конспект речи о Мандельштаме // Эйхенбаум Б. О литературе. М., 1989
www.litera.ru
Памятные книжные даты. 1988. М., 1988, с.186.
http://www.ruthenia.ru/annalystxt/Mandelshtam.htm
http://www.ruthenia.ru/annalystxt/Mandelshtam.htm
Жирмунский В. М. Теория литературы: Поэтика: Стилистика. Л., 1977. С. 106-133.

http://www.ruthenia.ru/annalystxt/Mandelshtam.htm
http://www.ruthenia.ru/annalystxt/Mandelshtam.htm
Там же
http://www.ruthenia.ru/annalystxt/Mandelshtam.htm
http://www.ruthenia.ru/annalystxt/Mandelshtam.htm
«Кровавая мистерия 9-го января», 1922
О. Мандельштам «Слово и культура»
www.rvb.ru
Полякова С. Осип Мандельштам: наблюдения, интерпретация, заметки к комментарию // Полякова С. «Олейников об Олейникове» и другие работы по русской литературе. СПб., 1997

/www.rvb.ru
О. Мандельштам «Утро акмеизма»












3