Петербург Достоевского ("Идиот", "Преступление и наказание") и Петербург А.Белого

От него не отстают и петербургские правители. Их занимает только то, что рационально и правильно — не случайна страсть Аполлона Аполлоновича ко всему геометрическому. Таких людей пугает живое, они, пользуясь своим положением, пытаются его подчинить, прижать к земле, сделать мертвым, геометрическим и правильным: “Аполлон Аполлонович островов не любил: население там — фабричное, грубое; многотысячный рой людской там бредет по утрам к многотрубным заводам; жители островов причислены к народонаселенью Империи; всеобщая перепись введена у них. Аполлон Аполлонович не хотел думать далее: острова — раздавить! Приковать их железом огромного моста, проткнуть проспектными стрелами”. Это человек, не способный воспринимать прекрасное. В частности, природу, ведь она живая: “..в кой веки попав на цветущее лоно природы, Аполлон Аполлонович видел: цветущее лоно природы; для нас это лоно тотчас распалось бы на признаки <...> А Аполлон Аполлонович говорил и просто и кратко: “Цветок...” Между нами будь сказано: Аполлон Аполлонович все цветы называл колокольчиками”.
Таков не только Аполлон Аполлонович, но и все высшее общество, его окружающее. Здесь люди не знают друг друга, даже если они достаточно часто общаются. Все одни на одно лицо, никто ничем не выделяется, даже в некоторых случаях пытается не выделятся, скрывать себя. Вот так, к примеру, дается описание Лихутина, пусть не очень высокого начальника, но занимающего достойное место в этом муравейнике: “Был он высокого росту, носил белокурую бороду, обладал носом, ртом, волосами, ушами и глазами; он был, к сожалению, в темно-синих очках, и никто не знал цвета глаз; ни — чудесного глаз выраженья”.
Создается впечатление, что люди, занимающие самые высокие посты, получили их абсолютно незаслуженно, не благодаря каким-то своим душевным качествам, а просто из-за удачного стечения обстоятельств: “<Николай Петрович Цукатов> Затанцевал еще мальчиком; танцевал лучше всех; к окончанию курса гимназии натанцевались знакомства; к окончанию факультета из круга знакомств вытанцовывался и круг покровителей; Николай Петрович пустился отплясывать службу; протанцевал он имение; и — пустился в балы; привел в дом с замечательной легкостью спутницу жизни Любовь Алексеевну; спутница оказалась с приданым; и Николай Петрович теперь танцевал у себя; вытанцовывались две дочери, детское воспитание”. Вот так в итоге и получается, что во главе государства стоят люди, не так сильно заинтересованные в благе этого самого государства, как нужно бы было, “геморроидальные старики, непробритые, нечесанные, потные, — в халатах с кистями”. Именно из-за такого правления Российская империя представляет собой прямые темные улицы с кубами карет и кровавыми фонарями.
2.3. Фантасмагоричность пространства Петербурга
"Мне всю жизнь грезились какие-то новые формы искусства, в которых художник мог бы пережить себя слиянным со всеми видами творчества... Я хотел вырываться из тусклого слова к яркому",- признавался Белый, и действительно, поиск, непокой, движение образуют самое существо его человеческой и писательской натуры. Последние годы жизни Белого не составляют исключения, скорее даже наоборот: пробуются все новые формы, жанры, стили.
Вообще, кубичность очень важна для Белого. Не случайно в романе есть глава с названием “Квадраты, параллелепипеды, кубы”. Планомерность и симметрия успокаивают нервы сенатора Аблеухова; гармоническая простота прямолинейного проспекта наводит его на философские мысли о двух жизненных точках. Квадраты и прочие геометрические фигуры — это просто и понятно, не требует размышлений о глобальных вопросах человеческого существования. Это говорит о натуре Аполлона Аполлоновича: он пустой и бесчеловечный, он формально человек, но все человеческое ему чуждо.
Недалеко от отца ушел и его сын, Николай Аполлонович Аблеухов. Он также создает вокруг себя ореол обмана, “заставляющий” Варвару Евграфовну написать о нем такие строки:

Благороден, строен, бледен,
Волоса как лен;
Мыслью щедр и чувством беден
Н.А.А. — кто ж он?

Революционер известный,
Хоть аристократ,
Но семье своей бесчестной
Лучше во сто крат.

А на самом деле, он ничуть не благороден и “мыслью не щедр”, все это заменилось лягушачьим выражением лица. Он трус, причем трус настолько, что боится признаться в своей трусости: “Наливая коньяк, Николай Аполлонович думал о том, что представился удобный случай ему отказаться от предложения; но из трусости не хотел теперь выказывать трусость; и, кроме того: не хотел он себя бременить разговором, когда можно было и письменно отказаться”. Из-за этой же трусости он надеется, что все обойдется с бомбой, которую “скорей всего” унес Лихутин, он прекращает поиски и в итоге бомба взрывается, правда, так и не выполнив своей миссии — не убив Аполлона Аполлоновича.
Сыновьи чувства Николая Аполлоновича тоже оставляют желать лучшего, он именно “чувством беден”. Он ненавидит отца, ненавидит в основном потому, что видит в себе его образ и подобие. Он хорошо знает своего отца, но не знает “где кончается он и где в нем начинается этот сенатор, носитель искристых знаков на золотом расшитой груди; он не то что представил, скорей пережил себя — в пышном мундире; и что-то заставило его привскочить перед бело-золотым старичком”. Это чувство нельзя назвать любовью, но оно является доминирующим в этом обществе. В нем есть еще что-то из гоголевского “Носа”. Николай Аполлонович “привскочил” не при появлении отца, а при появлении сенатора. Это вряд ли можно назвать чувствами между отцом и сыном, это — “позорнейший физиологический акт”, как называет это Аблеухов-младший. И это приветствие не является выражением чувств, это правило, оба знают, что так надо. Возможно, именно это же правило заставляет Николай Аполлоновича расплакаться в объятиях матери, а позже, посчитав это неприличным, холодно встать и уйти к себе, где думать он будет вовсе не о матери, а о тикающей сардиннице.
Пытаясь объяснить наличие в произведении всякого рода погрешностей в описании быта и т.п., писатель в письме к Иванову-Разумнику замечает: «Весь роман мой изображает в символах места и времени подсознательную жизнь искалеченных мысленных форм… Мой «Петербург» есть в сущности зафиксированная мгновенно жизнь подсознательная людей, сознанием оторванных от своей стихийности… подлинное место действие романа – душа некоего не данного в романе лица, переутомленного мозговой работой; а действующие лица – мысленные формы… А быт, «Петербург», провокация с проходящей где-то на фоне романа революцией – только условное одеяние этих мысленных форм».
Белый создает сложнейшее произведение, не имеющее литературной аналогии. Многослойное по своей структуре, оно заключает в себе как бы три уровня проблематики, органично спаянных сложными ассоциативными связями и целостной системой образов-символов. В «Петербурге» А.Белого, в отличие от Петербурга Достоевского реальность приобретает формы фантасмагорического, зыбкого, неподлинного. Петербург Достоевского описан весьма реалистично: мы и сейчас, спустя полтора столетия, можем посетить экскурсию «Петербург Достоевского».
2.2. Спасение Петербурга

Предчувствие «близкой катастрофы» во время создания «Петербурга» все же не лишало А.Белого надежды на будущее возрождение России: «Ты, Россия, как конь!.. прыжок над историей будет; великое будет волнение…».
Важна в романе тема бога. Но если у Достоевского бог появляется как идея, спасает Сонечку и Раскольникова, то мир Белого настолько уже погряз в грехах, чти Христос сам пришел в него со смиренной фразой “Вы вот все отрекаетесь: я за вами хожу...”: “кто-то печальный и длинный, кого будто видела многое множество раз, весь обвернутый в белый атлас, ей навстречу пошел по пустеющим залам; из-под прорезей маски смотрел свет его глаз, заструился с чела, от его костенеющих пальцев”. Он помогает Лихутиной забыть о ссоре с мужем и вообще о всем неприятном, что было в ее жизни.
Дудкин читает Григория Нисского, а в бессонные ночи встает у стены в позу распятого Христа. Вообще, крест у Белого, как и Достоевского, очень важен. Даже Липпанченко Дудкин убивает ножницами, а не ножом (если их полностью раскрыть, получится подобие креста).

Если говорить о романе «Петербург» в широком смысле, то пафос его в утверждении духовности жизни, в страстном призыве к людям обратить свой взор к высшим ценностям бытия. Одной из попыток создания целостного учения о жизни средствами искусства был символизм, который нельзя сводить лишь к литературному движению, так как главной целью его было преобразование и духовное обновление мира и человека. Наиболее мощное и последовательное выражение эта его направленность нашла именно в творчестве А.Белого, ведущего теоретика и практика символизма.

Заключение
Петербург Ф.М. Достоевского наиболее близок к гоголевскому и некрасовскому, даже к последнему в большей степени. Некрасов описывает Петербург как вечнотемный город, являющийся причиной всех несчастий своих жителей, которые вынуждены подчиняться ему. Петербург А. Белого является еще более “страшным”.
Для Достоевского Петербург – мёртвый город, насилие над природой. Медный всадник посреди болота. В нем причудливым образом сплелись элементы европейской и российской цивилизаций. Он полон парадоксов и фантастики. Петербург Достоевского – среда, в которой уживаются многочисленные слои общества: ростовщики, бедняки, студенты, интеллигенция, богачи и аристократы. Для каждого из них – город видится по-разному: кому-то празднично и весело, кому-то серо и безысходно.
Петербург Достоевского существует наряду с такими понятиями, как грибоедовская Москва, гоголевский Петербурге. Не случайно в Петербурге происходит преступление: в мире Достоевского место, обстановка, природа неразрывно связаны с героями, составляют с ними единое целое. Но Петербург Достоевского — это не только фон, на котором развертываются драматические события, это как бы душа этих событий, символ ненормальности жизни. Городской пейзаж органически связан с душевным состоянием автора, внутренним миром его героев. Петербург Достоевского болен, больны, кто нравственно, кто физически, большинство персонажей его романа.
Образ Петербурга прочно ассоциируется в русской литературе с желтым цветом. Правда, это стало вполне очевидно уже после Достоевского, в поэзии XX века. Так строки «петербургских» стихов Блока: «В эти желтые дни меж домами мы встретимся…», «И на желтой заре фонари…»; Анненского: «Желтый пар петербургской зимы…», «И Нева буро-желтого цвета…»; Мандельштама: «…к зловещему дегтю подмешали желток…». Вероятно, и в романе Достоевского обилие «желтого» как-то связано с самим ощущением Петербурга, его общего колорита.
В XIX столетии Достоевский оказался самым вдохновенным и пророческим поэтом Петербурга. Он в громадной мере обогатил и обновил уже сложившуюся традицию изображения Города средствами художественного слова, сотворил о нем свой, неповторимый самобытный миф. Достоевский глубже всех проник в непостижимую силу воздействия Города на психику и поведение его обитателей.
Достоевскому очень тяжело смотреть на бедный Петербург, но все же он доносит до читателей истину. Правда была девизом всей его жизни. Писатель был убежден, что только правда и приоритет общечеловеческих ценностей способны объединить всех людей и уберечь от гибели. «Правда выше Некрасова, выше Пушкина, выше народа, выше России, выше всего», - писал он, - «а мы можем потерять из-за нее, и даже несмотря на все те преследования и гонения, которые мы можем получить из-за нее». Образ Петербурга в восьмидесятых годах («… всякая бездомная гольтепа… от зари до зари толпились, божились и бранились у засаленных столов Обжорного ряда…») ни сколько не отличается от описания Петербурга Достоевским, этим и доказывается, что причиной изображения нищего Петербурга являются «факторы действительной жизни». Но образ Петербурга был бы для читателя тягостным, отталкивающим без христианской идеи, заложенной в произведениях Достоевского. Вера в добро, в высшую справедливость пронизывают их, - «Красота Христа мир спасет!»
Видение Петербурга у Белого и Достоевского во многом пересекается. Во-первых, эти произведения писались с промежутком 40-50 лет, во-вторых, А.Белый испытывал явный интерес к произведениям Достоевского. Созданная Белым проза оставила глубокий след в творчестве многих, способствовала появлению так называемой "орнаментальной прозы". Однако в отличие от Достоевского, Белый - писатель двадцатого столетия. Он – отчаянный прыжок над пропастью, брошенный будущим поколениям «мировоззренческий мяч», «летучий луч звезды»:
Звезда… Она - в непременном блеске…
Но бегает летучий луч звезды
Алмазами по зеркалу воды
И блещущие чертит арабески.

Идеал красоты для Белого - идеал человеческого существа, и художественное творчество, расширяясь, неминуемо введет к преображению личности» и, в конечном счете, к «пересозданию человечества».
А.Белый с особой силой выразил в своем творчестве тот духовный порыв, который был присущ русской литературе XIX века в целом и который объединяет его с Достоевским. В нем отразилось общее для всего человечества стремление – преодолеть существующие и принижающие человека рамки буржуазной рационализированной культуры, утвердить идеалы красоты, добра, высокой духовности.

 Примечания:












2




Достоевский Ф.М. Преступление и наказание.- М.: Художественная литература, 1969.- С.201.
Кулешов В.И. Жизнь и творчество Ф.М.Достоевского: Очерк. – М.: Детская литература, 1984. – С.12.
Моисеева Н.А. Ошибка в биографии Ф.М. Достоевского // Вопросы литературы. – 1996. - №3. – С.13.
Кожинов В.В. Преступление и наказание Достоевского - М.: Наука, 1971.- с.67.
Достоевский Ф.М. Преступление и наказание.- М.: Художественная литература, 1969.- С.147.
Там же, с.65
Там же, с.49
Там же, с.112
Там же, с.115
Там же, с.129
Там же, с.185
Там же, с.204
Там же, с.453
Там же, с.473
Там же, с.50
Там же, с. 54
Там же, с.51
Там же, с.107
Там же, с.435
Там же, с.395
Там же, с.208
Там же, с.395
Там же, с.408
Там же, с.450
Там же, с.89
Там же, с.98
Там же, с.107
Там же, с.212
Достоевский Ф.М. Идиот: Роман: в 4ч. - Л.: Лениздат, 1987. –С. 25.
Там же, с.13
Там же, с.77
Достоевский Ф.М. Преступление и наказание.- М.: Художественная литература, 1969.- С.303.
Набоков В.В. О творчестве Ф. Достоевского // Независимая газета. – 1998. - №58. – С.5.
А. Белый: pro et contra: личность и творчество А.Белого в оценках и толкованиях современников. – СПб.: РХГИ, 2004. – С.115.
Белый А. На рубеже двух столетий: Мемуары. – М.: Слово, 1998. – С.34.
Белый А. Сочинения: В 2т. - М.: Художественная литература, 1990.- Т.2, с.16.
Там же, с.47
Там же, с.47
Там же, с.12
Там же, с.13
Достоевский Ф.М. Идиот: Роман: в 4ч. - Л.: Лениздат, 1987. – С. 193
Там же, с.195
Белый А. Сочинения: В 2т. - М.: Художественная литература, 1990. – Т.2, с. 29.
Там же, с.18
Там же, с.28
Там же, с. 52
Там же, с.108
Там же, с.237 (цитата изменена)
Лавров А.В. Андрей Белый в 1900-е годы. – М.: Наука, 1995. –С.68.
Там же, с.82
Там же, с.63
Там же, с.76
Долгополов Л. К. Андрей Белый и его роман «Петербург» - Л.: Правда, 1988. - С.55.
Белый А. Сочинения: В 2т. - М.: Художественная литература, 1990. – Т.2, с.45.
Там же, с.122
Там же, с.122
Белый А. Стихотворения и поэмы. - М.: Правда, 1997. – С.67.



Список использованной литературы:

А. Белый: pro et contra: личность и творчество А.Белого в оценках и толкованиях современников. – СПб.: РХГИ, 2004. – 635с.
Белый А. На рубеже двух столетий: Мемуары. – М.: Слово, 1998. – 334с.
Белый А. Сочинения: В 2т. - М.: Художественная литература, 1990.
Белый А. Стихотворения и поэмы. - М.: Правда, 1997. – 338с.
Бирон В.С. Петербург Достоевского. – Л.: Свеча, 1991. – 46с.
Бугаева К.Н. Воспоминания об А.Белом. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2001.- 234с.
Габдуллина В. Так кто же он, этот Достоевский? // За рубежом. – 1999. - № 3. – С.56.-60.
Долгополов Л. К. Андрей Белый и его роман «Петербург» - Л.: Правда, 1988. - 610с.
Достоевский Ф.М. Преступление и наказание.- М.: Художественная литература, 1969. – 478с.
Достоевский Ф.М. Идиот: Роман: в 4ч. - Л.: Лениздат, 1987. – 639с.
Кожинов В.В. Преступление и наказание Достоевского - М.: Наука, 1971.- 456с.
Кулешов В.И. Жизнь и творчество Ф.М.Достоевского: Очерк. – М.: Детская литература, 1984. – 208с.
Лавров А.В. Андрей Белый в 1900-е годы. – М.: Наука, 1995. – 321с.
Магомедова Д.М. Белый Андрей // Большая Российская энциклопедия. – М.: Научн. изд-во Большая Российская энциклопедия, 2005. - Т.3, с.269-270.
Моисеева Н.А. Ошибка в биографии Ф.М. Достоевского // Вопросы литературы. – 1996. - №3. – С.12-22.
Муравьев А.Н. Раскольников и другие. - Л.: Лениздат, 1987. – 10с.
Набоков В.В. О творчестве Ф. Достоевского // Независимая газета. – 1998. - №58. – С.5.
Перье Ж.-Л. Его “эстетическое кредо” // За рубежом. – 1999. - № 6. – С.23-28.
Федор Михайлович Достоевский в портретах, иллюстрациях, документах / Под ред. В.С.Нечаевой. – М.: Просвещение, 1972. – 448с.
Хунданов М.Ф. Раздумье о Достоевском // Наш современник. - 1999. - №11. – С.12-18.