"Инфернальные мотивы в повести Ф. М. Достоевского "Двойник"".

В повести «Двойник», толпа – это нечто, имеющее демоническое значение, и эта толпа настолько сильна, стихийна, что герой помещается в состояние безысходности и все его попытки спастись, кажутся мелкими, почти незаметными. Да и сам герой отличается от героя романтизма, слишком слаб, наверное, поэтому выбор демонической силы пал именно на него. Далее происходит непосредственная встреча господина Голядкина-старшего со своим двойником, но этого мы пока не будем касаться, оставив на следующую тему доклада.Из проанализированного выше следует, что встреча главного героя с демоническим существом не оказалась случайной, она была подготовлена предыдущими событиями, здесь же следует сказать о том, что мы придерживаемся точки зрения, где черт, как персонаж устного народного творчества воплощается в нескольких ипостасях. В энциклопедическом словаре «Мифы народов мира» сказано, что черт может принимать несколько обличий и это воплощается в повести «Двойник». Так, демоническое существо принимает формы человека – это Голядкин-младший и доктор Рутеншпиц, формы животного – собака, ни раз встречается в повествовании и в стихии непогоды. Возможно, это еще не весь перечень образов одного существа. Ведущей формой воплощения черта в повести является образ двойника, ведь к нему в конечном счете и стремится демоническое существо.Бесовское в Голядкине-младшем — это незаурядная энергия в творении зла, полное отрицание всех нравственных норм, азарт глумления и попирания принципов человечности.С впечатляющим мастерством Достоевский вылепливает образ вертлявого победоносного беса, делая его отчетливо зримым. В подлых деяниях своих он не встречает преград, все ему легко удается. В устах ненавидящего своего двойника Голядкина он самозванец, подлец, лгун, прыгун, хохотун, последний негодяй. Но этот ловкач околдовывает всех, с кем общается. «Чуть успевает, например, полизаться с одним, заслужить благорасположение его, — и глазом не мигнешь, как он уже у другого. Полижется, полижется с другим втихомолочку, сорвет улыбочку благоволения, лягнет своей коротенькой, кругленькой, довольно впрочем, дубоватенькой ножкой, — и вот уже и с третьим, и куртизанит уже третьего, с ним тоже лижется по-приятельски; рта раскрыть не успеешь, в изумлении не успеваешь прийти, — а уж он у четвертого, и с четвертым на тех же кондициях, — ужас: колдовство, да и только! И все рады ему, и все любят его, и все превозносят его, и все провозглашают хором, что любезность и сатирическое ума его направление не в пример лучше любезности и сатирического направления настоящего господина Голядкина, и уже гонят его в толчки благонамеренного господина Голядкина и уже сыплют щелчки в известного любовию к ближнему настоящего господина Голядкина!».Создавая исполненный динамики образ Голядкина-младшего, автор активно использует прием повтора как в ситуативном плане, так и в чисто кинетическом. Перед нами стереотипность поведения данного персонажа, что доказывается его многократной повторяемостью. Вот примеры, дополняющие только что приведенный: «Сказал словцо одному, пошептался о чем-то с другим, почтительно полизался с третьим, адресовал улыбку четвертому, дал руку пятому...». «Он улыбался господину Голядкину первому, кивал ему головою, подмигивал глазками, семенил немного ногами и глядел так, что чуть что, — так он и стушуется...».Многочисленны повторы и в плане чистой кинетики: «юркнул, юлил, семенил, спешил, частил, торопился» и.т.п.Поведение Голядкина-младшего калейдоскопично. Он изменчив, словно фантом. То услужлив и ласков до крайности, то хамит и дерзит, не зная удержу. Нет предела его коварству и подлости в отношениях с Голядкиным-старшим, которого он стремится изничтожить. Кажется, он превзошел себя в одном из эпизодов, когда ему удалось оскорбить и унизить Голядкина-старшего до самых последних пределов. Вот этот эпизод: " - Душка мой!! — проговорил господин Голядкин-младший, скорчив довольно неблагоприятную гримасу господину Голядкину-старшему, и вдруг, совсем неожиданно, под видом ласкательства, ухватив его двумя пальцами за довольно пухлую правую щеку. Герой наш вспыхнул как огонь...Потрепав его еще раза два по щеке, пощекотав его еще раза два, поиграв с ним, неподвижным и обезумевшим от бешенства, к немалой утехе окружающей их молодежи, господин Голядкин-младший с возмущающим душу бесстыдством щелкнул окончательно господина Голядкина-старшего по крутому брюшку и с самой ядовитой и далеко намекающей улыбкой сказал ему: «Шалишь, братец, яков Петрович, шалишь!»«.Нахальство Голядкина-младшего дошло до утверждения перед всеми не только своего превосходства над Голядкиным-старшим, но и своего первородства. «Голядкин-младший...затмил собою Голядкина-старшего, втоптал в грязь Голядкина-старшего и, наконец, ясно доказал, что Голядкин-старший и вместе с тем настоящий — вовсе не настоящий, а поддельный, а что он настоящий, что, наконец Голядкин-старший вовсе не то, чем он кажется, а такой-то и сякой-то, и, следовательно, не должен и не имеет права принадлежать к обществу людей благонамеренных и хорошего тона. И все до того быстро сделалось, что господин Голядкин-старший и рта раскрыть не успел, как уже все душою и телом поддались безобразному и поддельному господину Голядкину и с глубочайшим презрением отвергли его, настоящего и невинного господина Голядкина».Но вот парадокс: как бы, ни унижал ловкий бес Голядкина-старшего, каких бы козней ему не строил, тот готов ему все простить, более того, заключить с ним сердечный союз. Причина этого в том, что сознание Голядкина раздвоено. Его мораль «приличного человека находится в вопиющем разладе с фантастической целью — прорваться любыми путями в высшие круги общества, и это намерение осуществляет двойник, смело переступающий через любые моральные принципы. Двойник — это второе «я» Голядкина, которое он в себе ненавидит, но и отказаться от которого не имеет сил. То, что это так, доказывают его постоянные попытки найти компромисс со своим двойником, Голядкиным-младшим.Фантастичны, помимо Голядкина и его двойника, многие персонажи повести. Это совсем невероятный «доктор медицины и хирургии» Крестьян Иванович Рутеншпиц, принимающий больного с дымящей сигарой во рту и настойчиво советующий Голядкину, страдающему психическим расстройством, изменение привычек: «Ну, развлечения; ну там друзья и знакомых должно посещать, а вместе с тем и бутылки врагом бывать...».В последней главе Рутеншпиц предстает перед обезумевшим Голядкиным в образе самого дьявола: «Двери в залу растворились с шумом, и на пороге показался человек, которого один вид оледенил господина Голядкина...Незнакомец был высокий плотный человек, в черном фраке, с значительным крестом на шее...» Затем — в карете, мчащей Голядкина в лечебницу: «Вдруг он обмер: два огненные глаза смотрели на него в темноте, и зловещею адскою радостию блестели эти два глаза. Это не Крестьян Иванович! Кто это? Или это он? Он! Это Крестьян Иванович! Это ужасный Крестьян Иванович...!».Фантастичны в повести чиновники, малого и высокого служебного ранга, не удивляющиеся появлению в их среде двух совершенно одинаковых Голядкиных. Чиновный люд принимает как родного ловкого наглеца Голядкина-младшего и бестрепетно вытесняет из своей среды занедужившего Голядкина-старшего.Уже в этом раннем своем произведении Достоевский показал себя значительным мастером массовых сцен. Бездушное общество в ключевом эпизоде /13 глава/ принимает фантасмагорический образ страшного существа. Несчастного Голядкина оно превратило в объект забавного зрелища, словно в паноптикуме, собрании редких предметов и диковинных существ. Эта сцена как бы всеобщего помешательства вызывает ужас: «Замирая от ужаса оглянулся господин Голядкин назад: вся ярко освещенная лестница была унизана народом, любопытные глаза глядели на него отовсюду; сам Олсуфий Иванович председал на самой верхней площадке лестницы, в своих покойных креслах, и внимательно, с сильным участием, смотрел на все совершающееся... Господин Голядкин слышал ясно, как все, что ни было в зале, ринулось вслед за ним, как все теснились, давили друг друга...».Сюжет повести включает в себя эпизоды приключений, фарса, буффонады, сумбура. Таков эпизод с поддельным письмом / затея Голядкина-младшего/ как бы от имени Клары Олсуфьевны, умоляющей Голядкина-старшего увезти ее из дома родителей тайно. Этот эпизод, доводящий Голядкина до крайней степени сумасшествия, дан в гротескно-трагическом стиле. Голядкин в нем не смешон, он жалок и несчастлив как человек, сбившийся с проторенного жизненного пути потерявший вследствие этого рассудок.Созданию фантастического колорита способствует и пейзаж, носящий гротескно-причудливые черты. Уже на первой странице произведения он возникает в персонифицированном виде и выражает собой трагический эмоциональный лейтмотив произведения — ужас совершающей драмы: «Наконец серый осенний день, мутный и грязный, так сердито и с такой кислой гримасой заглянул к нему сквозь тусклое окно в комнату, что господин Голядкин никаким образом не мог более сомневаться, что он находится не в тридесятом царстве каком-нибудь, а в городе Петербурге, в столице...».В наиболее развернутом виде пейзаж дан автором в пятой главе, в которой происходит первая встреча с двойником. Этот пейзаж насыщен гиперболами, все в нем дышит напряженной экспрессией, каким-то злобным остервенением; фантастические черты в нем отчетливо проступают: «Ночь было ужасная, ноябрьская — мокрая, туманная, дождливая, снежливая... Ветер выл в опустелых улицах, вздымая выше колец черную воду Фонтанки и задорно потрагивая тощие фонари набережной, которые в свою очередь вторили его завываниям тоненьким, пронзительным скрипом, что составляло бесконечный пискливый дребезжащий концерт...шел дождь и снег разом. Прерываемые ветром струи дождевой воды прыскали чуть-чуть не горизонтально, словно из пожарной трубы, и кололи и секли лицо господина Голядкина, как тысяча булавок и шпилек...».Отвратительная погода становится в повести как бы персонифицированным союзником Голядкина-младшего в его злом деле нанесения Голядкину-старшему урона: «К довершению всех неприятностей погода была ужаснейшая. Снег валил хлопьями и всячески старался, с своей стороны, каким-нибудь образом залезть под распахнувшуюся шинель настоящего господина Голядкина».Подобная стилистика выдерживается и в других пейзажных зарисовках. Например, если говорится, что идет снег, то тут же уточняется, что он «валит целыми тучами.ЗаключениеПод инфернальным или мистическим у писателя Достоевского подразумевается противостояние Добра - Зла (Бог - сатана, Космос - Хаос). Его структурные элементывыстраиваются в некое систему, описывающуюявление двойничества: оппозицииВысших сил и дьявола как на уровне отдельно взятой личности, так и на уровне определенной социальной общности.Целью данной работы было определение и анализ структурных элементов, проявленийбинарного противостояния Добра и Зла на конкретных примерах.Подобные двойственные жизненные обстоятельства длягероевпроизведений Достоевского - это в преимущественном большинстве случаевморальный и духовный кризис, обязывающий либо преодолеть подобное состояние, либо погрузится в него полностью. Вопросыдуховного выбора ориентированы, зачастую, наобстоятельства, нацеленныенасюжетную линию, в которой речь идето договоре со Злом. Это свадьбас богатой или трудно достижимой девушкой, карьерный рост, быстрое обогащение. Принимаемый в подобных случаях выбор превращаетсяв выбор между Богом и дьяволом и указывает на фактпобедыбожественнойили темной составляющей в «двоящемся» персонаже.Вся побудительная система (свадьба собеспеченной или трудно достижимой девушкой, карьерное продвижение, быстрое обогащение, сумасшествие и суицид), ориентированнаянасоглашение с нечистой силой, складывается в творчествеДостоевского как следствие типологических совпадений, и, кроме того, каквоздействиеконкретных художественных констант (творчество российских - Гоголя,Пушкина и зарубежных писателей - Гофмана, Гюго, Гете, Шиллер).Исследователь О.Д. Журавель описывает сюжето соглашении с потусторонними силами (темными) как наследственный и характеризует егос позиции его западных средневековых компонентов: целеполаганиемобращения к темным силамв этом случаеоказывается как раз «состояние», «карьерный рост», «плотская составляющая».В произведениях Достоевского мистического двойника (внутреннего или внешнего) одолевают плотские желания или же он преследует властные и денежные амбиции, стремясь вытеснить или завоеватьдля собственных нужд светлое начало в персонаже. Подобныемотивы двойничества появляются уже в образах петербургскойпоэмы писателя и обосновываютсязачастую в областях внутреннего двойничества (оппозициитемного и высшего начал в главном герое) вплоть до «Братьев Карамазовых».Взаимовыгодное «сотрудничество» с демоническим антиподом (внутренним и внешним) изображается при помощи соответствующихфабульных идей, образов,мотивов и моментов, выстраивающихся в парадигму инфернального. Базовым элементом этой структуры становится мотив договора с нечистой силой.Семантика соответствующихявлений в произведениях Достоевскоговыступает далеко за границы номинального значения. В нашейработехарактеризуются, в первую очередь,показатели эквивалентных идей, образов, мотивов и моментов, исследуются случаи их возникновения во всем тексте произведения Достоевского. Эти завуалированныеподтекстыследует принимать во внимание, иначе упускаются существенныесмысловые нагрузки заложенные писателем в текст.Договор с темными силами и сопровождающие егоидеи, образы, мотивы и ситуационные моментыскладываютсяв различных плоскостях структуры текста произведения. В поэме Достоевского обнаружена цепь оснований и образов (виденье, преследование, испуг, кровь, притворство, образ бездомного животного или гада), напрямую связанная с борьбой в человеческой сущности светлых и темных сил. Эта композиция характеризует взаимодействие центрального персонажа со своим внешним или внутренним двойником, который вызывает неподдельный страх у героя, а это в свою очередь мешает последнему провестичеткое разграничение между собой и ним.ПерсонажиДостоевского претерпевают встречу со своимантиподом во сне, бреду или болезненном состоянии (напоминающих по логике текста крепкий сон), однако нередко они не могут увидеть себя в неожиданной для их понимания интерпретации (насекомого или гада). Подобные композиционные «рифмы» хорошо прослеживаются в петербургской поэме «Двойник», а также в произведениях «Идиот» и «Братья Карамазовы».В «Двойнике» обнаружен целый комплекс оснований, обуславливающих сделку с дьявольскими силами: желание взять в жены богатую или труднодоступную девушку, карьерный рост, скорое обогащение, сумасшествие и суицид. Эта цепочка восполняется казуально привнесенными Достоевскимактами «питья лекарства», или необычного напитка, плутания и нахождения клада. Складываясь в качестве комплекса, этот набор мотивов превращается в своего рода «отпечаток» договора (контакта) с потусторонней силой.В приведенном списке есть мотив, который является «мостиком» между сделкой с дьяволом и двойничеством: мотивсумасшествия. Этот мотив вводит дуальную оппозицию: атеизм - вера в Бога. Сумасшествие и другие пограничные состояния, повторяющие логику сна, становятся знаком противостояния светлых и темных сил в душе героя. Это кризисное состояние часто разрешается самоубийством (попыткой самоубийства), которое трактуется Достоевским в рамках экзистенциальной проблематики: вера - неверие. Самоубийство у Достоевского - знаковый поступок, оказывающийся свидетельством победы темных сил Хаоса над светлыми силами Космоса. Однако неудачная попытка самоубийства (Версилов) или же самоубийство демонического двойника (Смердяков) являются предвестием преображения героя и изживания двойничества.Появление упомянутых эквивалентных мотивов, образов и топосов усиливает поле демонизма в текстах писателя и «активизирует» системы, в структуре которых присутствует сделка (контакт) с нечистой силой.Соотношение внешнего и внутреннего двойничества в творчестве ДостоевскогоВ «Двойнике» Достоевский описывает внешних двойников: Голядкина-старшего и Голядкина-младшего. В этой паре светлое и темное начала персонифицированы. После «Двойника» писатель обратился к изображению внутреннего двойничества («двойные мысли») и промежуточной между внешним и внутренним двойничеством формы: персонификации одной из черт главного героя, доведенной до гипертрофированной степени (Подросток - Ламберт; Иван - Смердяков). «Двойные мысли» (форма внутреннего двойничества) часто упоминаются или описываются Достоевским. С их помощью писатель создает механизм появления двойника: двойник «выходит» из двойных мыслей героя и начинает действовать как объективированная мысль. Противоборство разнонаправленных сил и противоречия, заключающиеся в душе и мыслях героя, характеризуются писателем в категориях противостояния темной, демонической стороны личности светлому началу в человеке.На протяжении всего творчества у Достоевского присутствует ряд эвфемизмов темных сил, владеющих душой героя: это всевозможные «гады», насекомые, с которыми часто сравнивают себя персонажи. Это также одна из форм двойничества, возникающего из уподобления себя кому-то или чему-то; уподобления, при котором одна из страстей персонажа (в данном случае сладострастие) обретает облик насекомого.Прибегая к помощи эвфемизмов нечистой силы, Достоевский избегает прямого указания на присутствие темных сил. Двойничество описывается при помощи элементов парадигмы демонического, в число которых входят фольклорные, евангельские составляющие, а также элементы, заимствованные у других писателей (Гоголь, Пушкин, Гете, Гюго, Гофман, Шиллер) и переработанные Достоевским.Сопутствующие сделке с нечистой силой мотивы (женитьба на богатой или трудно достижимой невесте, продвижение по карьерной лестнице, внезапное обогащение, сумасшествие, самоубийство), появляясь уже на раннем этапе творчества - в «Двойнике», и сохраняются в последующих романах Достоевского. Остальные элементы парадигмы демонического возникают не в каждом романе.Положительный персонаж, за редким исключением, занимает пассивную позицию. Наиболее активен герой, стоящий на распутье. Он либо преодолевает присущую ему изначально двойственность, либо становится жертвой темного начала своей личности. Выбор, который необходимо сделать «двоящемуся» герою (героине), может быть персонифицирован в лице двух невест (двух женихов).Как всякая схема, упомянутая система персонажей имеет достаточную условность. Персонажи могут «не дорасти» до того или иного амплуа или же могут совмещать в себе черты двух типажей. Так или иначе, но упомянутая система персонажей в большей или меньшей степени проявлена в каждом из рассмотренных романов. Эта особенность произведений Достоевского опять же сближает его творчество с мифопоэтическими текстами и дает возможность говорить о присутствии персонажей, реализующих определенную «программу» действий или же (в терминологии Проппа) имеющих заранее известную «функцию».Зло в мире Достоевского не иррационально. Писатель создает своего рода «математическую модель» зла: описывает механизмы демонизации души и выявляет алгоритмы существования зла в мире. Именно поэтому образ демонического двойника в творчестве Достоевского всегда имеет одни и те же свойства - это образ Зла, порабощающего душу. И не странно, что двойничество стало одним из центральных приемов поэтики Достоевского. Именно этот прием позволил писателю заглянуть в глубины человеческой души, разгадать тайны которой он считал своим призванием.Список использованной литературыАникин А. А. Образ врача в русской классике. М., 2012 / URL: http://www.portal-slovo.ru/philology/37293.php?PRINT=YБаранова И. А. Литература и медицина: трансформация образа врача в русской литературе XIX века // Вестник самарской гуманитарной академии. № 2 (8). 2010. С. 186-194.Ветловская В. Ф. Достоевский. // Русская литература и фольклор. Вторая половина XIXвека. Л., 1982.Гете И. В. Фауст. Лирика / И.В. Гете. – М.: Художественная литература, 1986. – 767 с.Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т./ Ф.М. Достоевский. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1971-1989. - Т. 21.Достоевский-художник и мыслитель [Текст]: сб.статей / отв.ред.К.Н. Ломунов. - М.: Худож. лит.,1972.Жилякова Э.М. Демонические герои // Достоевский: эстетика и поэтика: Словарь-справочник/ Челяб. гос. ун-т; ред. - сост. Г.К. Щешшков. - Челябинск: Металл, 1997.Захаров В. Синдром Достоевского// Север. 1991. -№ 11. — С. 145-151.Захаров В.Н. Двойничество // Достоевский: эстетика и поэтика: Словарь-справочник / Челяб. гос. ун-т; ред. - сост. Г.К. Щенников. - Челябинск: Металл, 1997.Захаров В.Н. Двойничество // Достоевский: эстетика и поэтика: Словарь-справочник/ Челяб. гос. ун-т; ред. сост. Щенников Г.К. - Челябинск: Металл, 1997.Захаров В.Н. Системам жанров Достоевского: Типология и поэтика. Л.: Изд-во ЛГУ, 1985.-209 с.Захаров Е.Е. О «синтетическом» методе интерпретации художественного текста: («Двойник» Достоевского и «Нос» Гоголя в «отражениях» И.Ф. Анненского)// Литературоведение и журналистика. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 2000. - С. 184-188.Котельникова Т. Г. Мотив сделки с нечистой силой как структурная основа двойничества в творчестве Ф. Достоевского… дис. на соискание учен. ст. канд. филолог. Наук. Спец. 10.01.01, М., 2007.- 24 с.Литературный энциклопедический словарь / [под общ.ред. Кожевникова В.М., Николаева П.А.]. – М.: Советская энциклопедия, 1987. – 752 с.Ломинадзе С. Перечитывая Достоевского и Бахтина// Вопросы литературы. 2001. - №2. - С.39-58.Лотман Ю.М. Семиосфера. Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи. Исследования. Заметки. (1968 -1992). СПб.: Искусство - СПБ, 2000.-703 с.Малькольм Д. В. Достоевский после Бахтина. Исследование фантастического реализма Достоевского. СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1998. -252 с.Манн Ю. В. Русская литература XIX века. Эпоха романтизма: учебное пособие для студентов высших учебных заведений, обучающихся по направлению 031000 и специальности 031001 - Филология / Ю.В. Манн; Федер. агентство по образованию, Гос. образоват. учреждение высш. проф. образования Рос. гос. гуманит. ун-т. - Москва: Издательский центр Российского государственного гуманитарного университета, 2007.Махлин В.А. К проблеме двойника (прозаика и поэма)// Философия М.М. Бахтина и этика современного мира. Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 1992. -С.88-100.Мелетинский Е.М. О происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов// Литературные архетипы и универсалии. - М: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001.Мелетинский Е.М. О происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов// Литературные архетипы и универсалии. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001. - С.73-149.Мелетинский Е.М. Трансформация архетипов в русской классической литературе (Космос и Хаос, герой и антигерой)// Литературные архетипы и универсалии. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001. - С. 150-224.Миллионщикова Т. М. Творчество Ф. М. Достоевского в американском литературоведении конца XX-начала XXI века: автореф. дис. на соиск. учен. степ. к. филол. н.: специальность 10.01.01 <Русская литература> / Миллионщикова Татьяна Михайловна; [Ин-т науч. информ. по обществ. наукам РАН]; Место защиты: Моск. гос. обл. ун-т. - Москва, 2011. - 25 с.Мифы народов мира: энциклопедия в 2 т. / [гл. ред. Токарев С.А.]. – М.: НИ “Большая Российская энциклопедия”, 1997 –. – Т. 1: А – К. – 1997. –671 с.Т. 2: К – Я. – 1997. – 719 с.Паперно И. Достоевский-писатель и метафизика самоубийства// Самоубийство как культурный институт/ И. Паперно. - М: Новое литературное обозрение, 1999.Символика чисел /URL: http://simvolika.com.ua/node/52Созина Е.К. Двойничество // Достоевский: эстетика и поэтика: Словарь-справочник / Челяб. гос. ун-т; ред. - сост. Г.К. Щенников. - Челябинск: Металл, 1997.Топоров В.Н. О структуре романа Достоевского в связи с архаичными схемами мифологического мышления («Преступление и наказание»)// Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное/ В.Н. Топоров. - М.: Издательская группа «Прогресс» - «Культура», 1995. - С. 195.