Философские аспекты дискурса в эссеистике

Описательность в эссе связана с яркой фантазией, что подтверждается богатым языком, и интересными деталями, которые красиво обыгрываются в тексте. Преимущество приема описания в эссе в том, что читатель долгое время остается под впечатлением. При этом, как показывает практика, у читателя в памяти откладывается определенные детали, по которым он легко идентифицирует автора эссе.  Специфика фигуративного языка эссе в том и состоит, что интеллектуальная конструкция и риторическая фигура в нем неразделимы. Мыслить в эссе означает«в языке и языком» [К. Зацепин]. Отсюда проистекает такая особенность эссеистической формы, как предельная концентрация, сгущение семантики за счет особой концептуальной нагруженности риторического ряда, принимающего разнообразнейшие формы в силу самой своей задачи — передать такую же концентрацию внутреннего интеллектуального мира пишущего; его усилие по преодолению смысловых и риторических пластов языка [ ссылка К. Зацепина на AdornoT. TheEssayasForm. P. 154—171. ]или же стремление, напротив, всецело «раствориться» в них. Не четко сформулированная концепция, но именно внутренняя динамика образа, сложная сеть ассоциативных связей, парадокс как способ игры с читателем обретают в эссе важность. Когнитивно-лингвистической единицей эссе, его «синтаксиса мысли» является не понятие и не образ, но некие многоуровневые смысловые комплексы-фигуры[К. Зацепин]. При этом принципиальное отличие риторики эссе от научных и публицистических текстов состоит в том, что научная или философская риторическая фигура (если таковая возникает) конституирована внетекстовой референцией. Эссе же, в свою очередь, предпочитает терминам фигуры, цель которых, по замечанию Ю. Лотмана, «…состоит не в том, чтобы с помощью определенной семантической замены высказать то, что может быть высказано и без ее помощи, а в том, чтобы выразить такое содержание, передать такую информацию, которая иным способом передана быть не может» [Ю.М. Лотман 2000, с. 183]. Впрочем, это еще не означает абсолютной ориентации эссеистической формы на тропы. Они, в конечном счете, остаются прерогативой повествовательных текстов, эссе же в большей степени ориентировано на риторические фигуры и специфические авторские конструкции, соотносящиеся друг с другом через сложные последовательности семантических связей. Содержание подобных конструкций в значительной мере слагается из их отношений с другими, подобными им. Очевидно, что эссе не может позволить себе полного снятия внетекстовой референции, хотя и может активно (и небезрезультатно) стремиться к этому. Важнее другое: основой эссеистического повествования становится не референт, но некий текстуально сконструированный «образ» этого референта. «Образ» этот может представлять собой фигуративную конструкцию из любых элементов текста, ведь едва ли не важнейшей характеристикой эссе можно считать выделенную М. Эпштейном установку на подвижную, не фиксированную жестко организацию смысла: «…любое слово, эссеистически осмысленное, может превращаться в термин, на основе которого строится целая система принципиальных словоупотреблений» [М. Эпштейн, с.378]. Действительно, начиная со второй половины XIX века, по мере эссеизации философского дискурса, в нем начинают возникать фигуры, невозможные в дискурсе классической рациональности. Имена собственные, воплощающие некие многомерные образы (первоначально, в основном, мифологические, позже — просто слова обыденного языка), все больше проникают в тексты, более того, начинают собирать тексты вокруг себя, превращаясь в некие смысловые “ядра”, обладающие огромным смыслообразующим потенциалом. “Авраам” у Кьеркегора, “Аполлон” и “Дионис” у Ницше, “Эдип” у Фрейда, “Сизиф” у Камю, “Орфей” у Маркузе, “Цитадель” у Сент-Экзюпери, “Лента Мёбиуса”, “Ризома (грибница)” у Делёза, “Паноптикон” у Фуко — все эти фигуры, утратив референт, становятся текстуальными конструкциями с мощным смыслообразующим потенциалом. [К. Зацепин]Вплетаясь в философский текст, они конституируют его; он же, благодаря им, сильнее провоцирует читателя. Более того, в философском и критическом повествовании ХХ века очевидна тенденция к упрощению терминологии. Сложные термины замещаются обычными словами за счет углубления семантической многомерности последних. Но если философия ХХ века замещает подобными образами центральные понятия, то эссеистика тяготеет к более свободному повествованию, отчего ее фигуры не вмещаются в одно емкое и устойчивое в тексте слово-образ. Как правило, эссе тяготеет к развернутой образности — например, «чарующее царство безвременья» (так М. Бланшо «обозначает» литературу) или «пупок, тень листа, скольжение по поверхности» (так А. Введенский «называет» смерть). [К. Зацепин]Итак, в попытке указать на те пласты реальности, что, будучи неартикулируемыми, ускользают от рационального понимания, и состоит базовое отличие эссе от научных и публицистических текстов, требующих ясного и если не всестороннего, то, по крайней мере, недвусмысленно понимаемого высказывания. Сущностная специфика эссе состоит в том, что подобные попытки могут продуктивно осуществляться в нем сугубо формальными средствами. Тезис Адорно «форма есть выпавшее в осадок содержание» [Т. Адорно 2001, с. 212] применим к эссе во всей полноте. Эссе являет собой художественно артикулированную формулу интеллектуальной и языковой автономии пишущего. Тактика скрытого политического послания, кода, заложенного не в прямом высказывании, но в имманентном тексту способе взаимодействия с читателем, является неотъемлемой частью рецепции всякого эссе в силу вопиющей свободы этой формы, одновременно являющейся и художественным текстом, и критикой, и самокритикой. Именно в силу своей литературной автономности, переходящей порой в «герметичность», эссе затрудняет паразитирование на себе и массмедиа, и ангажированной критики, и прямых политических программ. И именно в силу этих же качеств эссе требует от конкретного читателя немалых усилий интерпретации, ведь интерпретируя и проблематизируя собственный предмет, эссе способно подвергать рефлексии пределы самой этой проблематизации. До каких пределов может дойти мысль, пытающаяся постигнуть Иное; язык, силящийся проговорить это Иное, препятствующее всякой артикуляции; наконец, до каких пределов может дойти читатель в постижении той формы, которую принимает языковое усилие, объединяющее в себе эти попытки, — таковы вопросы, реконструируемые в процессе теоретического осмысления эссе и образующие в совокупности его содержательность. ЗаключениеНаправленность практики научного дискурса связана с адаптацией к новой форме научного знания. Поэтому основными причинами появления новых научных дискурсов являются появление новых и смежных отраслей наук. Среди других причин появления новых научных дискурсов выделяются саморазвитие языка, новые контакты, пограничные языки, практические цели общества.Литературоведческое эссе сближается с эссе научным за счет выбора конкретный темы или вопроса осмысления.Сущностный характер эссе определяется афористическим, ярким высказыванием или парадоксальным определением, буквально сталкивающим на первый взгляд бесспорные, но взаимно исключающие друг друга утверждения, характеристики, тезисы. Приближенное к истине эссе обязательным критерием имеет парадоксальность и незавершенность.Написание эссе позволяет развивать творческие способности, а изучение эссе позволяет выявить творческий потенциал дискурсов, используемых в эссе.Отклонение от нормы при написании эссе в силу его литературности неизбежно и связано с фантазией, с поиском нового, т.е. с развитием языка и пониманием языка как инструмента, с поисковой ролью дискурса в языке.До каких пределов может дойти мысль, пытающаяся постигнуть новое; язык, силящийся проговорить это новое, препятствующее всякой артикуляции; наконец, до каких пределов может дойти читатель в постижении той формы, которую принимает языковое усилие, объединяющее в себе эти попытки, — таковы вопросы, реконструируемые в процессе теоретического осмысления эссе и образующие в совокупности его содержательность. Список литературыАдорно Т. Эстетическая теория / Пер. с нем. А.В. Дранова. М.: Республика, 2001. С. 205, 212. Бочаров А.Г. Жанры литературно - художественной критики. - М.: Изд. Моск. ун-та, 1982.Гаряев П.П. Волновой генетический код. – М.: Издатцентр, 1997. – 108с.Гейзенберг В. Шаги за горизонт. – М.: Прогресс, 1987. – С. 212–213.Зацепин К. Эссе: от философии к литературеКиященко Л.П. Морфопоэзис научного дискурса// Философия науки. Вып. 8: Синергетика человекомерной реальности. М.: ИФ РАН, 2002. – С. 355-374.КобляковА.А. Синергетикаитворчество: универсальнаямодельустраненияпротиворечийкакосновановойстратегииисследований // Синергетическаяпарадигма. – М., 2000. – С.305-324.Кожемякин Е. Дискурсивный подхлд к изучению культуры// Современный дискурс-анализ, 2009. – Выпуск 1, Том 1. – [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.discourseanalysis.org/st6.htmlКоротков Е. Научный дискурс// Современный дискурс-анализ, 2010. – Выпуск 2, Том 1. – [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.discourseanalysis.org/st14.htmlЛотман Ю.М. Риторика — механизм смыслопорождения // Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб.: ИскусствоСПб., 2000. С. 183. Лямзина Т.Ю. Жанр эссе (к проблеме формирования теории) http://psujourn.narod.ru/lib/liamzina_essay.htmОгурцов А.П. Научный дискурс: власть и коммуникация (дополнительность двух традиций) // Философские исследования, 1993. – № 3. – С.12-59.СарнаА.Я. Дикурсивныепрактики // Социология: энциклопедия / сост. А.А. Грицанов, В.Л. Абушенко, Г.М. Евелькинидр. – Минск: Книж. Дом, 2003. – С. 259.Фуко М. Археология знания. Пер. с фр. – Киев: Ника-центр, 1996. – 208с.Шпалов С. Без литературы жить можно, а без эссеистики – нет// Культура, 2007. - № 33.Эпштейн М. Эссеизм как явление культуры // Эпштейн М. Парадоксы новизны. С. 378. Юрченко И.В. Методологические аспекты исследования политического дискурса (о значении феноменолого-герменевтической парадигмы)// Вторая Международная научно-практическая конференция, посвященная памяти Жана Бодрийяра.Доклады 21 ноября – 14 декабря 2007 г. – Челябинск, 2007. – С. 109.