Идиомы, выражающие неопределённость в современном русском языке

Неопределенность, размытость семантики данного фразеологизма не всегда преодолевается даже с помощью текстового окружения; примеры употребления передают разные смыслы, которые могут быть восприняты каждый в отдельности, в зависимости от ситуации, и все одновременно.
«Ни кола, ни двора, // Зипун – весь пожиток» (И. Никитин. «Песнь бобыля»). «[Устинов] знал твердо: не будь он кормильцем-поильцем, не было бы у него ни кола ни двора» (С. Залыгин. «Комиссия»). «Отец вековечный казачий батрак, жилы вытянул: да сколько ни бейся, все равно – ни кола ни двора» (А. Серафимович. «Железный поток»). «А за такого голыша, как ты, Федька, идти [замуж] не хочется… «Новая жизнь, новая жизнь», а у самого ни кола ни двора… Свистишь в кулак» (Н. Кочин. «Девки»). «Почему вдова переехала из Ивановки сюда, где у нее ни кола, ни двора?..» (А. Рыбаков. «Тяжелый песок»). Ср. также окказиональное употребление фразеологизма: «Поэт кричит: чем я виновен пред тобой, // Что с юности терплю // Фортуны злой гоненье? // Ни ложки, ни угла: и все мое именье // В одном воображенье» (И. Крылов. «Богач и поэт»).
Второй смысл русского бездомья, который может оказаться в семантическом фокусе фразеологизма ни кола ни двора, – это одиночество. Данный смысл нашел свое отражение в словарном значении фразеологизма: „2. одинокий; не имеющий своего родного дома; сирота‟.
Такое бездомье обусловлено не только отсутствием дома как движимого и недвижимого имущества, но отсутствием семьи, «своих», сиротством, полным одиночеством в мире «чужих».
Этот важнейший аспект идеального норматива дома как семьи сформирован в культуре: человек нуждается не только в том, чтобы его приютили, но и приголубили, а для этого нужна семья, свой «круг» родных и близких, живущих под одной крышей. См. приведенные выше значения слова дом в Словаре Ожегова.
Одиночество в русской культуре понимается как несчастная доля человека; см. пословицы и поговорки на эту тему: Одна голова не бедна, а и бедна, да не одна; Семья в поле воюет, а один и дома горюет; Одному жить – сердцу холодно; Живи домком да ладком и мн. др. Ср. также в библейском тексте: Горе одному, когда упадет, а другого нет, который бы поднял его; Двоим лучше, нежели одному; Если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?.. (Еккл. 4: 10; 9; 11); И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему (Бытие 2: 8).
У бездомного одинокого нет, согласно сформированным в культуре представлениям, полноценного дома потому, что нет семьи в этом доме.
Есть многочисленные иллюстрации употребления фразеологизма в этом значении или в контекстуальном окружении с данной семантикой; см., например: «С тех пор и живет Катерина Федосеевна одна-одинешенька… Изба есть, а ни кола ни двора… Некого покормить, не с кем душу отвести» (А. Яшин. «Подруженька»). «Я скитаюсь по свету один как перст в целом мире, нет у меня ни жены, ни детей, нет ни кола, ни двора, некому ни приютить, ни приголубить меня» (М. Салтыков-Щедрин. «Губернские очерки»). «Своего у Никитушки ничего не было: ни жены, ни детей, ни кола ни двора» (Н. Лесков. «Некуда»).
О потере дома как о потере семьи говорит один из героев пьесы А. Вампилова Золотуев: «Посадил он того продавца на десять лет… И вот выходит наш продавец на свободу. Садился – жена у него оставалась, интересная баба. На пятнадцать лет моложе его была. А вернулся – ни кола ни двора. Ни одной близкой души» (А. Вампилов. «Прощание в июне»).
Третий бездомный, образ которого сформирован в культуре, но не «попал» в фокус значения фразеологизма, – это бездомный свободный. Представление о бездомье как о свободе или, скорее, о воле [13], присущее русской ментальности, является тем смысловым «квантом», который не оформляется в значение, но в той или иной степени концептуализируется во фразеологизме, может ассоциативно «включаться» в процесс культурной интерпретации.
Дом – пристанище человека на земле, место, где он останавливается и начинает устраивать свою жизнь – заводить семью, вести хозяйство, работать и т.д. Дом – недвижимое имущество человека, которое обусловливает его прикаянность, остановку в поиске своего места на земле. Все в жизни задается домом – упорядоченным образом жизни человека.
У бездомного нищего (1) нет своего имущества – движимого и недвижимого, не-сдвигаемого с места, на котором закрепился человек. У бездомного одинокого (2) нет семьи – необходимых для русской культуры составляющих целостного понятия «дом»: близких и родных, родителей и детей, о которых надо заботиться. Поэтому бездомный нищий и бездомный одинокий в русской ментальности сближаются в образе бездомного свободного: странника – „человека, странствующего пешком, обычно на богомолье‟ и скитальца – „того, кто странствует без цели, ведет бродячий образ жизни; живет у чужих людей, переходя от одного к другому‟ [17; 686; 642].
Смысл бездомности и воли, близкий смыслу странничества, не концептуализировался в семантике фразеологизма ни кола ни двора, однако получил свое широкое воплощение в других «слоях» культуры – в художественной литературе, в фольклоре и др. См. в поговорках: Белый свет на волю дан; Вольному воля, спасенному рай; Вольному воля, ходячему путь; Вольность всего дороже и др.
У не имеющего дома нет ничего, он «голый» и потому волен делать, что хочет: «Свобода приходит нагая», согласно Велимиру Хлебникову. См. также в поговорках: На живот лег, спиной укрылся; И голо, и босо, и без пояса; Что на мне, то и мое.
«Голый» свободен от чувства зависимости по отношению к своему хозяйству и своим близким, он – вольный человек; ср. в поговорках: Встал да пошел, так и вотчина со мной; Не надобна соловью золотая клетка, ему лучше зеленая ветка; В чистом поле четыре воли: хоть туда, хоть сюда, хоть инаково и др.
Воля, свобода, независимость от дома, семьи и хозяйства могут способствовать превращению бездомного в нищего бродягу, а образ нищенства и бродяжничества в русской ментальности соединяется с образом странничества. И так понятие бездомья начинает «перерастать» в понятие иного дома: <…> если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах <…> (Матф. 19: 21).
Уже не у бездомного бродяги, а у Божьего странника есть иные, противопоставленные человеческому взгляду на мир, ценности: И враги человеку – домашние его (Матф. 10: 36); Ибо знаем, что, когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах (Второе послание к коринф. 5: 1); <…> и мудрые умирают, равно как и невежды и бессмысленные погибают, и оставляют имущество свое другим. В мыслях у них, что домы их вечны, и что жилища их род в род, и земли свои они называют своими именами. Но человек в чести не пребудет… могила – жилище их (Псалтирь, 48: 11–15). Убежище и пристанище бездомного свободного не дом («хижина»), а Бог: «Перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его» (Псалтирь, 90: 4). Путь в поисках своего пристанища оказывается путем в иной мир: Как вожделенны жилища Твои, Господи! Истомилась душа моя, желая во дворы Господни; сердце мое и плоть моя восторгаются к Богу живому. И птичка находит себе жилье, и ласточка гнездо себе, где положить птенцов своих, у алтарей Твоих… (Псалтирь, 83: 3), Ибо один день во дворах твоих лучше тысячи. Желаю лучше быть у порога в доме Божием, нежели жить в шатрах нечестия (Псалтирь, 83: 11).
Ср. также в пословицах и поговорках: Голый, что святой – беды не боится; С голого, что с мертвого – ничего не возьмешь; Яко благ, яко наг, яко нет ничего.
Все названные смыслы бездомья, от нищеты и одиночества до свободы, в соединенном виде сохранились в поговорке, из которой, по-видимому, и «вышел» когда-то фразеологизм ни кола ни двора. Ср.: Чист молодец: ни коз, ни овец, ни кола, ни вола, ни села, ни двора, ни мила живота, ни образа помолиться, ни хлеба, чем подавиться, ни веревки удавиться, ни ножа, чем зарезаться – „нищий, одинокий, свободный‟.
Итак, на примере проведенного анализа языковых и культурных смыслов фразео-логизма ни кола ни двора мы говорим о том, что фразеологизмам, согласно их тропеической природе, может быть свойственна семантическая неопределенность, расплывчатость, диффузность значения. Действительно, образ в какой-то мере размывает четкое категориальное основание типового представления. Однако главным объяснением видится то, что семантика фразеологизма в процессе речи подвергается культурной интерпретации – обработке всех типов информации культурным знанием говорящего / слушающего. Создаваемая в результате интерпретации культурная коннотация фразеологизма вносит свои смысловые «добавки» в семантику. Категориальное основание типового представления, лежащее в основе значения фразеологизма, не меняется, однако данное типовое представление в речи присваивается конкретным субъектом и, преломляясь через систему его ценностей, через его мировоззрение, сформированные в культуре, приобретает тот или иной личностный смысл, задающий отношение субъекта к реальности, выражаемое в знаках языка.
Носители языка являются одновременно носителями культуры, т.е. в той или иной мере они «подключены» к культурному пространству как совокупности значений, образов, символов, установок, приоритетов общественного сознания – своего рода вершинам «айсберга» культуры, понимаемой как система наработанного в культуре за время существования человечества и как знание об этом.
«Знания о мире не бывают безличными, вернее, бессубъектными, и значение текста раскрывается только в контексте некоего ментального пространства, в рамках категоризации, присущей субъекту. Позиция субъекта, его знания о мире имплицитно присутствуют при интерпретации знака и определяют эту интерпретацию, поэтому-то и несостоятельны попытки логической семантики выделить в рамках семиотического треугольника структуру знака безотносительно к субъекту-интерпретатору и к его целостной системе знаний о мире», – пишет В.Ф. Петренко, исследуя «имплицитные смысловые аксиомы» – знания о мире, обусловливающие роль субъекта в процессе восприятия чего-л. [12; 22].
Разная по содержанию и объему культурная интерпретация семантики фразеологизма приводит к тому или иному фокусированию смысла фразеологизма, создает эмотивную завершенность его значения.
Действительно, сама специфика создания фразеологизма обеспечивает механизм порождения семантической неоднозначности; значение фразеологизма имеет степень неопределенности в описании действительности. Коммуникант понимает усвоенное им в процессе деятельности словарное значение фразеологизма и одновременно получает впечатление от фразеологического образа. Тем самым значение фразеологизма «накладывается» на образ, явленный в буквальном прочтении фразеологизма, и оценка происходящего усиливается благодаря эмоциональному отношению, которое «будит» данный образ: говорящий воспроизводит, а слушающий воспринимает значение фразеологизма сквозь призму образа.
Однако семантическая неопределенность фразеологизма, в нашем понимании, имеет более глубокие корни, нежели тропеический механизм его создания – сложная (состоящая из разных типов информации) семантика фразеологизма в речи «вбирает» в себя порождаемые образом культурные коннотации, которые появляются в результате интерпретации этих типов информации в культурном пространстве говорящего / слушающего. Именно культурные коннотации «расширяют» значение фразеологизма, варьируют его оценку, так или иначе «фокусируют» его образ, «складывают» его окончательное, завершенное значение в данном акте коммуникации.
Заключение

В семантическом пространстве языка можно наметить особую область, в границах которой сосредоточены разнообразные явления, объединенные общим свойством — наличием семантической неопределенности. Сквозь это виртуальное пространство, как можно предположить, проходит в своем развитии та часть языковых знаков, которая изначально не способна в достаточной мере раскрыть свое содержание. Сама вероятность и мера семанти-ческой диффузности или широкозначности слова или фразеологизма зависят не только от особенностей их предметно-понятийного (и отчасти коннотативного) содержания, но в немалой степени и от значений непосредственно сочетающихся с ними слов. Следующей условной ступенью развития содержания подобных единиц является, очевидно, стадия семантической переходности, которая, в сравнении с первой, характеризуется большей мерой собственной идентичности языковых знаков, в том числе более четко выраженными формами их семантического варьирования. И, наконец, последняя, завершающая стадия содержательного развития знаков (слов, фразеологизмов и т. д.) — это стадия семантической определенности, которая отмечена относительно высокой мерой самовыражения языковых единиц.
На разных этапах своего семантического развития языковые единицы в соответствии с собственной содержательной природой закономерно получают различное, нередко весьма противоречивое, описание традиционными средствами словаря.
Всякий языковой знак (слово, фразеологизм), взятый вне контекста (или до контекста), характеризуется в той или иной мере некоторой семантической неполнотой, недосказанностью, неопределенностью. Более того, не всякий контекст способен эту неопределенность устранить, нейтрализовать в должной мере. Наконец, в некоторых особых случаях контекст как раз предназначен именно для того, чтобы эту неопределенность либо усилить, либо создать. Контекст выполняет двойную функцию по отношению к словам и фразеологизмам с семантикой неопределенности: с одной стороны, он способствует разрешению, снятию семантической неопределенности, а с другой стороны, напротив, ведет к намеренной размытости содержания слова или фразеологизма, его семантической диффузности.

Список используемой литературы

1. Алефиренко Н.Ф. Фразеологическое значение: природа, сущность, структура // Грани слова: Сб. научных статей к 65-летию проф. В.М. Мокиенко. - М.: ЭЛПИС, 2005. С. 21–27.
2. Алефиренко Н.Ф., Валюх З.О. Теоретические основы фразеологической репрезентации формально-содержательной вариантности фразеологизмов // Проблемы русской и общей фразеографии. - Новгород, 1990.
3. Амосова Н.Н. Основы английской фразеологии. - Л., 1963.
4. Апресян Ю.Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. - М., 1974.
5. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. - М., 1997.
6. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Дом бытия языка. В поисках новых путей развития лингвострановедения: концепция логоэпистемы. - М., 2000.
7. Жуков А., Жуков К. О семантической неопределенности слов и фразеологизмов // Грани слова: Сборник научных статей к 65-летию проф. В.М. Мокиенко. - М., ЭЛПИС, 2005. С. 70–76.
8. Жуков В.П. Фразеологизм и слово. - Л., 1967.
9. Кобозева И.М. Лингвистическая семантика. - М., 2000.
10. Никитин М.В. Курс лингвистической семантики. - СПб., 1996.
11. Ожегов С.И. Словарь русского языка. - М.: Русский язык, 1981.
12. Петренко В.Ф. Психосемантика сознания. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1988.
13. Степанов Ю.С. Концепты. Словарь русской культуры. - М.: Языки славянской культуры, 1997.
14. Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. - М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. – 288 с.
15. Уфимцева А.А. Лексическое значение. Принцип семиологического описания лексики. - М., 1986.
16. Фразеологический словарь русского литературного языка. Т. I. Сост. А.И.Федоров. - М., 1997.
17. Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А.И.Молоткова. Изд-е 6-е, испр. и доп. - М., 2001.
18. Фразеологический словарь русского языка. Сост. Л.А.Войнова, В.П.Жуков, А.И.Молотков, А.И.Федоров / Под ред. А.И.Молоткова. Изд-е 6-е, испр. и доп. - М., 2001.
19. Шанский Н.М. Лексикология современного русского языка. - М., 1972.
20. Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики (на материале русского языка). - М., 1973.
21. Burger H./Buhofer A./Sialm A. Handbuch der Phraseologie. Berlin/New York: de Gruyter, 1982. – 433 S.
22. Dobrovol'skj D. Kognitive Aspekte der Idiom-Semantik. Tьbingen: Gunter Narr, 1995. – 272 S.
23. Wittgenstein, L. Werkausgabe in acht Bдnden. Band 3, Frankfurt/Main: Suhrkamp, 1984. – 620 S.

Эту точку зрения не разделяет один из авторов и редактор «Фразеологического словаря русского языка» А.И. Молотков, а также автор «Школьного фразеологического словаря русского языка» В.П. Жуков. Поэтому в названных словарях фразеологические сочетания отсутствуют.
Термины «фразеологическое сращение», «фразеологическое единство», «фразеологическое сочетание» введены В.В. Виноградовым.













30